[scicolone]

Пишет Гость:

21.02.2012 в 17:54

В общем вот. Первое исполнение очень классное, но так понравилась заявка, что было трудно удержаться.


- Ты рад? - спрашиваю я.
И Партурнакс отвечает:
- Нет. Я не рад.
Я пока еще не готов сказать вслух, что и я - тоже.
Не то чтобы я скучал по Алдуину, этому чокнутому выползку прошлых времен, этому выкидышу Акатоша. Если бы передо мной вновь встал выбор, я убил бы его еще раз.
Но после первого триумфа - я жив! Я жив, и я это сделал, и мир будет стоять! - после этого пришла тоска, и я не мог утопить ее ни в вине, ни в крови врагов.
- Это Довакин!
Какая-то девушка подарила мне цветы. Скромный букетик неброских цветов Скайрима, синий и красный горноцвет, жалкие пыльные колокольчики. А потом она поцеловала меня в небритую щеку и шепнула: спасибо. И умчалась куда-то, пунцовая от смущения.
- Это Довакин!
Люди на рыночной площади расступались передо мной.
- Да ты че, Зиги, медом упился?
- Я те отвечаю, это же Довакин!
Двое пьяниц в таверне пялились в мою сторону, толкая друг друга локтями, как шкодливые школяры. Я отсалютовал им кружкой, и они заухмылялись, показывая кривые желтые зубы.
Мне хотелось встать посреди улицы и, хватая проходящих мимо людей за одежду, говорить им о смерти - говорить взахлеб, как тот бесноватый проповедник из Вайтрана. О смерти, уравнивающей, о смерти, лишающей смысла, о смерти, обесценивающей и мою проклятую славу, и робкий поцелуй незнакомки, и пыльные венчики горноцвета.
Я нес тот букет в руке до ворот, пока девушка могла меня видеть. За воротами я его выбросил.

Я видел свое будущее в Совнгарде. Никто из нас - из йорр, как говорят драконы - не должен был появляться там раньше срока. Я видел свое посмертие, и это лишило меня силы и мужества. Посмертие было так же бессмысленно, как и жизнь.

Я хотел говорить о смерти, о стылой Глотке Мира, о сверкающих ледяной синевой глазах драугров. Я иногда натыкался на королей драугров в древних гробницах: они сидели на своих тронах, опираясь на проржавевшие мечи, склонив головы, как будто погруженные в раздумья. Однажды я подошел к одному из них совсем близко, но тот не замечал меня. И тогда я сказал:
- Здравствуй.
За мгновение до того, как он напал на меня, мне кажется - или я действительно увидел на его лице отражение своей тоски?
Я был драугром среди живых.
Нет, я тоже не рад, Партурнакс.

Я завидовал старому дракону - у него-то была цель. А еще у него была вечность и довольно мудрости и терпения, чтобы выдержать ее синий взгляд. У меня не было ничего.
Я не рад, мой старый, мой последний друг.

Я ушел из города и искал смерти, и нашел ее, пусть и не свою. Я стоял среди трупов бандитов, специальной тряпочкой вытирал кровь с меча, а вялые от холода мухи медленно ползали по трупам, заползая им в глаза и уши.
Тогда мне стало немного легче.
Леса были полны мародеров, дезертиров из обеих армий, трусливых, но опасных, сбившихся в стаи, как оголодавшие волки - война, о которой я успел забыть, все еще шла. Самые умные держались от меня подальше. Остальных я убивал.
В гробницы драугров я больше не спускался. С древними нордами я чувствовал больше родства, чем с живыми соплеменниками, потерявшими человеческий облик в бессмысленной распре. Мне не хотелось тревожить мертвых.
Мне куда больше понравилось убивать живых.
Должно быть, это души убитых драконов еще жили где-то внутри меня, щедро делясь своей яростью, тоской по вечности и жаждой крови.

Когда я был в Рифтене и зашел в таверну - просто посидеть за кружкой меда, послушать сплетни, может, немного согреться - какой-то воришка запустил руку мне в карман. Я отрубил ему сначала руку, а потом и голову.
Стражники вечно грозятся отрубить тебе руку, если найдут ее в своем кармане, но я ни разу не видел, чтобы кто-то из них это действительно сделал. Но я мало говорю и никогда не угрожаю, зато делаю быстро и без колебаний.
- Зачем ты это сделал? - спросил один из стражи. - Надо было сдать его нам. Суд ярла…
Я осклабился.
- Ты знаешь, кто я? - спросил я вместо ответа и взглянул ему в лицо.
Он отступил на шаг, и его наглая, как у всякого стражника, физиономия вдруг побелела.
- Да… Довакин.
Я покинул Рифтен в тот же день. Никто не преследовал меня.
Согреться мне так и не удалось.
Я больше никогда не согревался.

Я встретил каджитский караван, и караванщик попытался меня обсчитать, решив, что огромный, заросший бородой до самых глаз норд будет не умнее топора. Он ошибся. Я забрал то золото, что мне причиталось, остальное оставил в палатке, рядом с трупом. Пусть сороки утащат блестящие монетки к себе в гнезда.
Я встретил девушку, ту, что когда-то подарила мне цветы. Я переспал с ней и проснулся с кровью на руках.
Я видел свое отражение в блестящем кувшине, который несла прислуга в трактире. Причудливо искаженное, мое и без того некрасивое лицо казалось прямо-таки уродливым. Но не это привлекло мое внимание. У меня всегда были карие глаза, самого обычного цвета болотной грязи. Карие. Не голубые.

Я поднялся к Высокому Хротгару, чтобы просить Партурнакса о последней услуге. На Глотке Мира его не оказалось, и тогда я вспомнил, что у него были какие-то причудливые планы… что-то насчет того, чтобы учить пути Голоса других драконов. Тогда я подумал, что, может, если бы сразу после победы над Алдуином я остался бы среди Седобородых, мне удалось бы и самому пойти по этому пути, чтобы унять тоску, холод и жажду смерти. Но теперь было поздно.

Тень Алдуина стояла за моим плечом все это время, но лишь теперь я мог ее видеть. Кажется, Алдуин глумился надо мной.

Смерть, власть и небо. Но небо было для меня закрыто.
Я вернулся в город, вымылся, побрился, долго учился перед зеркалом улыбаться. Разговаривал сам с собой, заново привыкая к звуку собственного голоса. Потом поговорил с генералом Туллием - тот со свойственной ему прямотой заявил, что рассчитывает на поддержку Довакина, «как истинного сына Империи и Скайрима», так он сказал, позабыв, как сам когда-то хотел меня казнить. Но я не забыл ничего.
Смешно, но ярл Ульфрик сказал мне то же самое - и теми же словами, если исключить упоминание Империи. Я улыбался и кивал, но ни Ульфрика, ни Империи не было в моих планах.
Те, в чьих жилах течет драконья кровь, стремятся к власти.

Ульфрик погиб в битве за Солитьюд, когда сам решил вести войска в атаку. Очень опрометчивое решение. Его главный помощник и советник Галмар погиб вместе с ним, защищая своего ярла. Я почти успел им на помощь.
Почти.
Я сам поджег погребальный костер Ульфрика, я сам говорил перед войсками.

Сегодня день великой скорби и великой победы, сказал я. Сегодня предки радуются, глядя на нас из Совнгарда, сегодня они пьют за нас, встречая наших павших братьев.
Я видел, как покрытые шрамами ветераны плакали, не стесняясь.
А потом был праздник, и народные гуляния, и какая-то девушка из толпы бросила мне в руки букет. Скромный букет из полевых цветов Скайрима, красного и синего горноцвета.
Одним цветком я украсил свою одежду. Он так и болтался у моего горла, когда меня выбирали верховным королем. Бессмысленный, но красивый жест, из тех, что так любит мой суровый, но сентиментальный народ.

Мертвый король с синими глазами, вечно сидящий на ледяном троне…
Рад ли ты, Алдуин?
Я - не рад.

URL комментария